пес явно чувствовал, какие именно эмоции обуревают его хозяйку, пока она слушает своего отца. А вот Филипп Рябов — тот будто и не понимал ничего. Говорил себе — как о самых обыденных вещах.

— Я знаю, — закончил он, — что ты думаешь, Настасьюшка. Ты полагаешь: и Макс на такое никогда не пойдет, и ты его на подобные вещи подбивать не станешь. Но, прежде чем ты решишь что-то окончательно, я хочу тебе кое-что показать.

Он достал из кармана пиджака мобильный телефон, развернул его дисплеем к своей дочери, а потом запустил воспроизведение видеофайла.

Сперва Настасья даже не поняла, что именно она видит. Изображение было слишком мелким. Так что ей потребовалось не менее минуты, чтобы понять: яростное мельтешение на дисплее телефона производят не какие-то повздорившие животные, и не мультяшные персонажи, а два человека. Мужчина и женщина.

И женщиной была её мама — Марья Петровна Рябова. Вот только — даже в те времена, когда её лицом владела Карина, Настасья не видела на этом лице такого выражения: смеси ярости, обиды, гнева и — безудержной злобы.

А между тем мельтешение всё ускорялось, и на несколько секунд эти двое выпали из кадра. После чего в поверхность камеры словно впечаталось что-то ярко-красное. Что-то, по цвету полностью совпадавшее с тем кашемировым пальто, в котором заявился к Настасье в гости её папа. И — на этом запись закончилась.

— Как тебе удалось это заснять? — Настасья едва узнала свой собственный голос.

— Я установил в квартире несколько скрытых камер.

— Стало быть, ты предполагал, что нечто подобное может произойти? Почему же тогда ты оставил Машу одну — без наблюдения?!

— Я как раз и оставил её под наблюдением. — Филипп Рябов за время своего визита в первый раз помрачнел по-настоящему. — Только — ты сама видела, что с этим наблюдателем произошло. Так что — решай, пока Макс не вернулся.

И Настасья решила. Она вытащила из кармана кофты уже свой собственный мобильник. А потом — под удивленным взглядом Гастона — набрала СМС-ку Максу: «Я не выйду за тебя. Мы больше не увидимся. Н.»

После чего, как и велел ей папа, положила мобильник на журнальный стол. И более не прикоснулась к телефону, хоть он почти тотчас начал беспрерывно трезвонить.

Часть вторая. РЕГРАДАЦИЯ

Глава 7. Предсказание беглеца

6 января 2087 года

1

Макс не испытывал ни малейших сомнений: всё произошедшее было звеньями одной цепи. Исчезновение Зуева и внезапное бегство Настасьи совпали во времени отнюдь не случайно. Макс понял бы это, даже если бы ему не передали слова, которые Зуев тогда бормотал. Но — без этих слов он уж точно не ринулся бы в санаторий «Перерождения», куда он хотел поместить, да не успел, Сашку Герасимова и Наташу Зуеву. Хотя бы тут везение не отвернулось от него — в том, что он сделать этого не успел.

Впрочем, первым долгом он устремился ни в какой не в санаторий, а на Большую Никитскую — в квартиру своего отца. Которую нашел пустой (даже Гастона там не оказалось!), да еще и незапертой — с распахнутой входной дверью. Уже один только вид этой двери сказал Максу всё: он опоздал, в квартире — никого. Однако он всё равно влетел внутрь, выкрикивая «Настасья! Гастон!». По квартире гулял легкий сквозняк, и Макс даже услышал мягкое похлопывание занавески на кухне — куда он вбежал, очертя голову, всё еще рассчитывая, что застанет там девушку, которую он любил. Вопить и звать её он перестал лишь тогда, когда нашел на журнальном столике брошенный Настасьин телефон. Настасья эту немудрящую игрушку любила — и ни за что не ушла бы без неё, не будь у неё на то веских причин.

Лишь одно обнадежило Макса в той ситуации: он понял, что Настасья ушла не одна. И не в том смысле, что её сопровождал Гастон. Запах одеколона — очень хорошо Максу знакомый — мгновенно раскрыл ему глаза. Тот человек, которого он считал своим будущим тестем, всё-таки его переиграл.

Так что — поездка в санаторий была, по сути дела, всего лишь вынужденной мерой. Нужно было использовать хотя бы единственную зацепку, которая у него имелась. По иронии судьбы, санаторий этот располагался в Егорьевском уезде — в каком-нибудь десятке километров от дома Петра Ивановича Зуева. А пока Макс ехал туда, он слушал по радио новости. Как и следовало ожидать, происшествие в клинике для принудительной экстракции пока что не стало достоянием гласности — хотя вряд ли такое удалось бы скрывать больше нескольких часов. Зато Макс услышал другую новость — непосредственно касавшуюся того места, куда он направлялся. И, с учетом слов Петра Ивановича, совсем услышанному удивился. Подумал только: «Слава Богу, Сашка с Наташкой сейчас не там!»

И еще одна мыслишка шевельнулась у него в голове. Он хотел тут же её раздавить, уничтожить, как насосавшегося крови комара со вспухшим брюхом. Однако сделать это оказалось отнюдь не просто. Мысль эта словно бы взвилась в воздух и тут же перелетела на другое место — сменила точку атаки. Изначально Макс подумал: «А, может, Настасья по своей инициативе решила нашу помолвку разорвать — уразумела, что собирается она замуж вовсе не за Ивара Озолса? И сама вызвала в Москву отца — чтобы не смалодушничать и не передумать. Чтобы он увез её отсюда раньше, чем она передумает».

Но вторая его мысль оказалась еще хуже. Подленькая это была мысль, гнусная. «Может быть, — мелькнуло у Макса в голове, — оно и к лучшему, что Настасья решила меня бросить. По крайней мере, этого рычага давления у профессора больше не будет. Чем он теперь станет мне угрожать, чтобы заставить меня саботировать внедрение реградации?»

Ну, не мог Макс — никак не мог! — саботировать то, что почитал делом спасения своей души. Да, потерять Настасью он совсем не хотел — какие бы гаденькие мыслишки ни лезли ему в голову. И даже не имело значения, чем была его любовь к Настасье — его собственной страстью или наследием Ивара. Но — впервые он задался вопросом: что важнее для него — его любовь или его собственная душа? И он порадовался, почти возликовал, что ему не нужно принимать решение прямо сейчас. Сегодня его ждали заботы иного рода.

2

Первым, что увидел Макс, подъезжая к оцепленному полицией санаторию, были минивэны телеканалов. Ранние сумерки уже окрасили всё вокруг в блеклые тона, и на фоне